uaplace

Чему могут поучиться у знаменитого педагога современные предприниматели?
О педагоге Антоне Макаренко слышали все, о писателе  – многие, о Макаренко  – серийном предпринимателе  – почти никто. А ведь на его счету создание агрокомпании, столярного и литейного производств, машиностроительного завода и высокотехнологичного предприятия по выпуску знаменитых фотоаппаратов«ФЭД».
Летним вечером 1926 года в Куряжской колонии для малолетних правонарушителей заседал совет командиров. Вел собрание заведующий колонией (по советской моде тех лет сокращенно «завкол»), мужчина средних лет в белой рубашке навыпуск. Антон Макаренко, а это был он, оглядел присутствующих сквозь стекла очков и, пряча усмешку, спросил: «Вы знаете, кто такие ресторанные контролеры?»
Перекрывая недоуменный гул, завкол продолжил: «В их обязанности входит проверять официантов, чтобы те не жульничали с блюдами. Беда в том, что все контролеры вступают в сделку с официантами. В Харькове нет честных людей. Поэтому обратились к нам, нет ли их у нас. Я сказал, что найдутся». Его слова потонули во взрыве дружного хохота.
Чем заслужил такое доверие харьковских рестораторов глава учреждения для «морально дефективных детей»?
Макаренко родился в 1888 году в Харьковской губернии, на территории нынешней Сумской области. В 1901 м семья переехала в поселок Крюков под Кременчугом. Закончив педагогические курсы, в 17 лет Макаренко стал преподавать в железнодорожном училище. В августе 1917 года выпускник Полтавского учительского института возглавил ремесленную школу при Крюковских вагонных мастерских. Следующие два года прошли в круговерти сменяющих друг друга режимов. Приобретенные в это время хозяйственный опыт и умение выуживать в дебрях канцелярий нужные бумажки и материальные ценности впоследствии не раз пригодились. В августе 1919 го Макаренко переехал в Полтаву, где ему поручили заведовать начальным училищем, а затем и трудовой школой.
К концу года на Полтавщине окончательно установилась советская власть, и через несколько месяцев губернский отдел народного образования предложил Макаренко возглавить учреждение, которое в лучших традициях советского новояза именовалось «Основной детский дом для морально ¬дефективных детей №7». Детская колония на 45 воспитанников должна была разместиться в 6 км от Полтавы на хуторе Трибы, который представлял собой десяток разграбленных построек. Осень прошла в хлопотах по приведению в относительный порядок одного корпуса, а в декабре в колонию прямиком из тюрьмы прибыли с десяток воспитанников.
Макаренко не боялся подростков с уголовным прошлым. Он был убежден, что «расстояние между моральной социальной нормой и моральными социальными искривлениями очень незначительно». Цель педагога  – «пройти это расстояние как можно быстрее». Использовавшийся им для этого метод удивления, или «взрыва», который представлял собой не что иное, как «разрыв шаблона», требовал тонкой проницательности, изобретательного ума и актерства, приправленного изрядной дозой иронии. Все это подкреплялось искренней верой  в возможность иной, лучшей жизни.
Вот как описывает свою встречу с Макаренко один из его воспитанников  – Семен Калабалин, который, прежде чем попасть в колонию для морально дефективных, сидел в камере смертников за организацию банды. Завкол забрал Калабалина из тюрьмы и, сославшись на занятость, попросил получить продукты на складе. Ошарашенный бесконвойной свободой Семен исполнил поручение и погрузился в размышления по поводу наивной доверчивости завкола.
«Раздался голос незаметно подошедшего Антона Семеновича:
– Все получил?
– Все,  – хмуро отозвался я,  – можете проверить.
– То есть как это проверить?  – неожиданно резко спросил Макаренко.  – Как прикажешь понимать «проверить»? Что проверить? Кого проверять  – тебя?
Я не понимал, чем я мог рассердить этого спокойного и вежливого человека. В том мире, в котором я существовал, сказанные мною слова каждому показались бы вполне естественными. Но, так или иначе, я его рассердил. Это меня испугало. Но Макаренко вдруг улыбнулся.
– Хорошо,  – сказал он,  – согласен. Я проверю, что на возу, а ты, голуба, мотай по этажам, проверь все сто пятьдесят кабинетов, все ли я их обегал, чего добился, кто принял меня, кто выставил. Иди, иди. Нет, так мы с тобой не по человечески будем жить…»

Слияния и поглощения
Криминально авантюрные устремления воспитанников Макаренко направил в нужное русло, сплачивая коллектив рискованными предприя¬тиями, такими как организация отрядов по борьбе с грабителями на дорогах, незаконной порубкой леса и самогоноварением.
Успехи на ниве педагогики подрывались нищенским положением колонии. Вместо реальной помощи губнаробраз зачастую ограничивался ценными советами, вроде рекомендации ловить бродячих собак и вытапливать из них жир в ответ на просьбу о керосине для освещения. Почва в Трибах представляла собой сыпучий песок, так что Макаренко с завистью взирал на расположенное по соседству, в селе Ковалевка, имение, до революции принадлежавшее богачу Вильгельму Трепке. Даже в разоренном состоянии оно манило 80 га чернозема, лугами, садом, жилыми и хозяйственными постройками. Легкость, с которой губ-исполком согласился весной 1921 го передать колонии имение Трепке, сводилась на нет тем фактом, что земли имения были захвачены окрестными селянами. Здесь на руку сыграло то, что Макаренко возглавлял вовсе не институт благородных девиц. Выяснение отношений с «рейдерами» вылилось в ряд стычек, из которых колонисты вышли победителями.
На хозяйственном фронте прорыв последовал после того, как Макаренко в апреле 1924 го пригласил 27 летнего Николая Фере на должность агронома колонии, носившей теперь имя Горького. Под его руководством колонисты добились приличной урожайности  – 30 ц пшеницы с гектара. Фере начал внедрять многопольный сево¬оборот с упором на кормовые культуры и взял курс на развитие более прибыльного животноводства.
Доходы от сельхозпроизводства позволили Макаренко организовать театр, в зимний сезон бесперебойно выдававший по новому спектаклю в неделю для окрестных селян.
Как Макаренко управлялся со своим обширным хозяйством? Он сформировал в колонии систему самоуправления. Была введена разбивка по отрядам, за которыми закреплялись места в спальнях и столовых. Отряды насчитывали от 7 до 15 человек, а их командиры (сначала назначавшиеся, а потом выбиравшиеся на общем собрании) входили в совет во главе с секретарем. Совет собирался раз в неделю для решения хозяйственных и организационных вопросов. Еженедельно составлялись сводные отряды, через командование которыми прошли все способные колонисты, причем постоянные командиры попадали туда только в качестве рядовых. Дежурные воспитатели лишь контролировали работу отрядов. Такая «командирская педагогика» обеспечивала сознательную дисциплину и кадровый резерв, сделав горьковцев своего рода «закваской» во всех последующих начинаниях Макаренко.
Однако развитие колонии в имении Трепке упиралось в тупик. Большинству воспитанников сельскохозяйственные профессии не могли пригодиться в жизни, а заводов и вузов поблизости не было. Постепенно идея переезда захватила колонистов и, перебрав ряд вариантов, Макаренко в марте 1926 го принял предложение Харьковской комиссии помощи детям взять под крыло Куряжскую колонию.

Куряж, находившийся в 8 км от столичного Харькова, сулил заманчивые перспективы: 100 га земли, просторные монастырские постройки, электростанция, водопровод и мастерские. Но при первом знакомстве царившая там разруха остудила пыл Макаренко: загаженный из за отсутствия уборных двор, пущенные на дрова двери и полы…
Макаренко снова применил свой излюбленный метод «взрыва». Имение в Ковалевке перешло к соседней колонии имени Короленко, так что мосты за спиной были сожжены. В конце мая, выгрузившись из вагонов, горьковцы под барабанную дробь стройной колонной вступили в ворота и предстали перед изумленными куряжанами, для которых началась новая жизнь.
Макаренко затеял создание деревообделочной мастерской. Новое занятие заставило колонистов вплотную соприкоснуться с миром нэпманов ¬дельцов. Например, подряд от местного общества пчеловодов на 10 000 ульев обеспечил владелец лесопилки Попов, который «договорился» с медолюбивым начальством о поставке для их изготовления своих пиломатериалов. Те оказались дрянного качества.

Хозяйственный энтузиазм и дисциплина скоро снискали колонии благоволение республиканского Наркомпроса, который стал использовать ее как витрину своих достижений. За полтора года в колонии побывали 32 иностранные делегации. Репутация горьковцев была так высока, что их даже привлекали для наведения порядка в коллекторе для беспризорников: в порядочных людях нуждались не только харьковские рестораторы…
У Макаренко от успехов закружилась голова. Впав в административный раж, он разработал проект организации Всеукраинской детской трудовой армии, состоящей из семи корпусов, 21 дивизии и 63 полков численностью по 1000 человек. Во Всеукраинском ЦИКе, в свою очередь, созрел фантасмагорический план поручить Макаренко организацию колоний для 40 000 украинских беспризорников на границе с Афганистаном.
Интерес к работе Макаренко, сопровождавшийся публикациями в прессе, вышел ему боком. Вдова Ленина Надежда Крупская, в ту пору член коллегии Наркомпроса РСФСР, углядев в порядках, заведенных Макаренко, пережитки прошлого, подвергла их критике на VIII съезде комсомола в мае 1928 го. Посыпались проверки, и в сентябре 1928 года Макаренко отстранили от руководства колонией.

Соломоновы решения
Макаренко недолго оставался без дела. В апреле 1927 го украинские чекисты решили увековечить память Феликса Дзержинского, создав образцово показательную коммуну для беспризорников. В пригороде Харькова построили двухэтажное здание со всеми удобствами для 150 воспитанников. Доверять такое богатство случайным людям председатель Главного политического управления (ГПУ) Украины Всеволод Балицкий не собирался. Еще в разгар стройки он договорился с Макаренко, что тот примет коммуну по совместительству и в нее переведут 60 горьковцев, которые составят костяк нового коллектива. Осенью 1928 года коммуна имени Дзержинского стала основным местом работы Макаренко. Чекистам было плевать на претензии Наркомпроса.
Первые два года коммуна содержалась на отчисления от зарплаты чекистов. Курировавший заведение от ГПУ Александр Броневой (дядя будущего знаменитого артиста) с радостью принял предложение Макаренко перейти на самоокупаемость. Педагогу был выдан карт бланш.
У карт бланша было имя  – Соломон Борисович Коган. Макаренко проявил прозорливость, назначив 60-летнего Когана начальником производства. На этой должности Коган сразу же продемонстрировал образчик того, что сегодня назвали бы бутстрэппингом: проще говоря, принялся варить суп из топора. Оборотные средства Коган раздобыл, заключив договор на поставку мебели для аудиторий Харьковского электротехнического института, образованного в апреле 1930 года. А поскольку у вуза еще не было своих помещений, Коган выбил аванс на постройку склада для хранения мебели. Полученные 150 000 рублей были потрачены совсем на другое. За две недели коммунары соорудили из горбылей и всякого хлама столярный цех площадью 1800 кв. м. Закупили бывшее в употреблении оборудование для литейного, гальванического и механического производства и наладили выпуск металлических изделий. Тогда же заработал швейный цех для девочек. Для проживания мастеров кустарей, привезенных Коганом из Киева, выстроили глинобитный дом.
Основная сложность заключалась в необходимости обеспечить производство станками и материалами, а работников  – продуктами, но тут в распоряжении Когана были киевские связи и целый штат снабженцев. Медь для масленок добывали из гильз со свалок военных арсеналов, мясо для столовой доставали по окрестным селам. Соломон Борисович нещадно боролся с излишествами, омертвляющими оборотный капитал. Результат его трудов не заставил себя ждать. В апреле 1930 го ребята получили первую зарплату, а в июне коммуна перешла на самоокупаемость.
Самоуправление в коммуне набрало полную силу, так что в октябре того же года из штатного расписания исчезла должность воспитателя. Подростки быстро освоили тонкости производства. Совет командиров не раз вступал в аргументированные споры с начальником производства из за его пристрастия к мелочной экономии, которая оборачивалась браком и простоями.
Макаренко начал постепенно подготавливать почву для перевода дел на индустриальные рельсы. Здесь методы работы Когана были неуместны: «Вообще, барахольщик. Нашу продукцию только потому принимают, что другой нет. Производственник от деморализации»,  – говорил о своем начпроизводства Макаренко. В сентябре 1930 го он добился открытия в коммуне рабфака Харьковского машиностроительного института.
Дзержинцам было на что ориентироваться: перед глазами находился пример трудовой коммуны ОГПУ в подмосковном Болшево. Эта коммуна представляла собой производственный комплекс, включавший трикотажную, обувную и коньковую фабрики. Впрочем, харьковчанам был не чужд снобизм по отношению к «легкой индустрии», их устремления простирались гораздо дальше.

Микроны, миллионы и маленькие люди
Начало 1931 года в коммуне протекало в череде совещаний с участием Броневого и инженеров ведущих харьковских предприятий, возглавляемых Николаем Горбуновым. Обсуждались проект организации машиностроительного завода и то, какую продукцию он должен выпускать. В итоге решили взяться за производство электро¬дрелей: они требовались авиационной и судостроительной промышленности и на их закупку за границей тратилась драгоценная валюта.
За образец взяли инструмент австрийской фирмы «Петравиц». Изделие состояло из сотни деталей, при его изготовлении было необходимо выдерживать допуски в десятки микрон. Такие «пустяки», как лицензии и патенты, советских инженеров, разумеется, не волновали.
Требовалось построить производственное здание, спальный корпус на 300 человек и жилье для инженерно технического персонала, приобрести станки, оснастку. Смета составила миллион рублей, 600 000 из которых должна была выделить коммуна. ГПУ обещало дать остальные деньги и помочь с приобретением импортного оборудования. Весной закипела стройка, а в коммуне начался производственный штурм: нужно было зарабатывать недостающие средства. Осенью в отстроенном двухэтажном производственном корпусе стартовали работы по монтажу оборудования, а специалисты Харьковского электромеханического завода стали обучать ребят. Главным инженером назначили Горбунова, коммерческим директором  – Когана.
Одновременно шел прием новых коммунаров. Для работы в обмоточном отделении, где требовалась аккуратность, набирали девочек из других детдомов. Подбором воспитанников, способных освоить сложные станки, Макаренко занимался лично. Все беспризорники, по его наблюдениям, делились на три категории: деятельные ребята, бродяжничающие по всей стране и перемещающиеся на скорых поездах; те, кто ограничивается катанием на заднем буфере трамвая; и большинство, которое «никуда не бежит и ничего не ищет».

Первая категория была крайне немногочисленной, но именно ее представители требовались Макаренко. Искать их следовало, конечно же, на вокзале. Скорые поезда проходили через Харьков ночью, тогда же проводил «хедхантинговые» спецоперации отряд опытных коммунаров, вылавливавший зайцев по укромным местечкам. Их собирали в вокзальной комнате и обращались с предложением помочь в строительстве нового завода. Утром кандидатам устраивали торжественную встречу с оркестром на вокзальной площади и они маршем проходили по городу. Метод «взрыва» безотказно воздействовал на впечатлительных подростков, а командирское ядро довершало остальную работу.
Первая электродрель «ФД 1» («Феликс Дзержинский») была выпущена 11 января 1932 года, а в апреле коммунары предприняли пиар акцию. Они объехали с несколькими «ФД 1» начальство из ГПУ, председателя Всеукраинского ЦИКа Григория Петровского и командующего Украинским военным округом Иону Якира. Зампред ГПУ Карл Карлсон заметил раковину на корпусе, что расстроило Макаренко: его мечтой было превзойти зарубежную продукцию.
Ситуация с качеством и ритмичностью производства постепенно налаживалась, годовой план в 7000 изделий был успешно выполнен, после чего завод наладил выпуск электрошлифовалки «ФД 2», а также электродрелей «ФД 3» и «ФД 4» по образцу американской Black & Decker. С импортных шарикоподшипников и мерного инструмента перешли на собственные. Можно было почивать на лаврах, но Макаренко увлекла новая задача.
Приоритетом советского народного хозяйства было производство средств производства, но даже жившая утопическими представлениями власть осознавала необходимость наладить массовый выпуск таких потребительских товаров, как радиоприемники и фотоаппараты. Однако при уровне оптической промышленности начала 1930 х годов в Союзе удалось запустить в серию лишь пластиночные фотокамеры «Фотокор 1»  – громоздкие, неудобные в обращении и к тому же не отличающиеся надежностью.
Мировую моду уже тогда определяла компактная пленочная Leica немецкой фирмы Leitz. Попытки ее скопировать на ленинградском опытном заводе Всесоюзного объединения оптико механической промышленности (под маркой «Пионер») и московском заводе «Геодезия» (под маркой «ФАГ») ограничились выпуском примерно тысячи камер. В качестве оправдания за низкое качество оптики ленинградцы ссылались на влажный климат. Харьковский климат оказался более благоприятным: когда в июне 1932 года Броневой показал Макаренко новейшую Leica II, тот убедил его, что коммунары справятся с ее производством.
Фотоаппарат оказался гораздо сложнее электроинструмента: деталей в нем было в три раза больше, а допуски при изготовлении оптической части измерялись уже микронами. Помогало коммунарам экспериментально конструкторское бюро харьковского НИИ метрологии и стандартизации, расчет объектива провел ленинградский Государственный оптический институт. В октябре 1932 го на харьковском заводе «Оружейник» собрали три первых опытных фотоаппарата «ФЭД» («Феликс Эдмундович Дзержинский»), которые отправились на госэкспертизу. Спустя месяц был утвержден проект нового производства с плановой мощностью 30 000 фотоаппаратов в год. Кстати, в 1932 м завод Leitz в Ветцларе выпустил около 35 000 камер. Через два года коммунары приступили к серийной сборке продукции на новом заводе.
Финансовые показатели работы коммуны впечатляли: в 1935 году прибыль достигла 5 млн рублей. Для сравнения: средняя зарплата рабочего тогда составляла 170 рублей. Основной доход приносило производство фотоаппаратов: ежегодно выпускалось около 15 000 экземпляров, каждый из которых стоил в рознице 528 рублей.
Производственные успехи неизбежно вели к тому, что коммуна, разросшаяся до 600 человек, должна была трансформироваться из стартапа, в котором несовершеннолетние работали по четыре часа в день, в обычное производство. Такое предприятие не могло позволить себе терять квалифицированные кадры в лице повзрослевших ребят. «Для того чтобы держать этих молодых рабочих в повиновении, нужен такой какой нибудь Макаренко  – старший надзиратель»,  – не питал иллюзий Антон Семенович.
Кого кого, а надзирателей в ГПУ было предостаточно. 1 июля 1935 го Макаренко покинул коммуну. Новый начальник Вениамин Берман принялся наводить свои порядки, удостоив предшественника следующей характеристики: «Макаренко играл в Коммуне скромную роль… Был он очень умный человек, своеобразный, со своими идеями, среди которых было немало идей фикс, любил он и выпить… но Коммуна производила сильное впечатление… Много было и неправильных линий у Макаренко, работа его в Коммуне носила даже несколько анархический характер». Под такими словами старого чекиста спустя полвека подписался бы и продавец пепси колы Джон Скалли, выживший Стива Джобса из Apple.
В свое оправдание Макаренко мог бы, наверное, сказать, что его мечтой было построить лучшую жизнь, а не устраивать бесконечные авралы в погоне за выполнением производственных планов, за которыми терялась всякая перспектива. Он вовсе не считал труд сам по себе фактором воспитания, еретически замечая, что «он отражается на психике только травматически». Его огорчало, что первый выпуск рабфака прошел незамеченным  – в отличие от выпуска первой тысячи электродрелей, который отпраздновали с помпой. И с этих позиций самым значимым наследием харьковского этапа жизни Макаренко стали не выросшие из коммуны нынешние предприятия «Коммунар» и «ФЭД», а воспитанные им беспризорники и сотни спасенных в годы голодомора сирот.

Путевка в смерть
В 1934 м Киев обрел статус столицы, а ГПУ влилось в наркомат внутренних дел (НКВД). Макаренко перешел туда на должность помощника начальника отдела трудколоний и переехал в Киев. Голодомор породил новую волну беспризорности, и в его ведении теперь находились 14 колоний, две трудовые коммуны и 19 приемников распределителей. Доверием чекистов Макаренко не пользовался. Начальник управления мест заключения НКВД УССР Ян Крауклис был настроен враждебно: «Мы через некоторое время Макаренко удалим. Я не верю ему ни на копейку».
К тому времени Макаренко уже снискал известность как писатель. В 1932 м была опубликована его книга «Марш 30 го года», вместе с «Педагогической поэмой» и «Флагами на башнях» составившая трилогию  – описание его жизни. Чтобы сосредоточиться на творчестве и вырваться из тяготившего его окружения, Макаренко в феврале 1937 го перебрался в Москву. Возможно, это и уберегло его от мясорубки Большого террора. Отвлечься от тяжелых мыслей помогала работа: он пишет повести «Честь», «Флаги на башнях» и «Книгу для родителей», выступает с лекциями. Но смерть все же настигает его: 1 апреля 1939 го Макаренко, которому исполнился всего 51 год, умер от сердечного приступа в вагоне пригородного поезда на подмосковной станции Голицыно.
Известие о его кончине вызвало отклик только в писательской среде: признание его вклада в педагогику пришло позже. Учительница Смирнова вспоминала, как в 1940 м на конференции к ней подошел коллега и спросил:
– Скажите, кто такой этот Макаревич, о котором вы говорили в докладе?
– Макаренко,  – поправила она. – Это автор «Педагогической поэмы».
– Ах, так это поэт…
Наивный педагог был, пожалуй, близок к истине. Макаренко действительно был поэтом одухотворенного труда: это единственное, что может заложить прочный фундамент человеческой жизни.